© Денис Паничкин

Всадники Серёжи Каховского и «мои» террористы

Мне то и дело приходится писать о таких фильмах, названия которых я хочу – и намерен всё предпринять для этого, – видеть в списке утраченных. Таковы «In Time» (2011), «Левиафан» и «Батальонъ» (оба – 2015). Сюда же я отношу и незаслуженно осыпанный наградами «Миллионер из трущоб»; хотя его я не рецензировал, но выступаю против того, что он подаёт (случайный крупный выигрыш как контртрудовую пропаганду).

И вот теперь – «Училка».

К сожалению, в списке утраченных оказываются фильмы достойные и из прошлого довольно близкого, снятые во время моей жизни, например, обе экранизации по отдельным частям книги В. Крапивина «Мальчик со шпагой».

Я воскресил в памяти город на берегу Каспия, характерный для местной застройки дом из бутового камня, время - конец лета или начало осени 1979 года (то есть последний тёплый сезон перед рождением моего брата) и фильм «Всадники на станции Роса», который сейчас считается утраченным. Помню, что мы смотрели фильм, и что бабушка назвала директора пионерского лагеря подонком; я впервые в жизни услышал это слово, и это слово стало ключевым, когда я нашёл сведения о том, что названный фильм был снят и теперь считается утраченным.

А ведь существа, подобные всадникам, появляются у многих. И причём не только у детей, но и взрослых. В этом отношении то же самое можно сказать и про меня. Но если у Серёжи Каховского всадники были образами своих, у меня подобные существа, как правило, принимали форму чужих: иноземных солдат, повстанцев, террористов, исламистов, а иногда – демонов или «живых мертвецов» (которые вызываются живым и исполняют приказ убивать врагов вызвавшего). И действия их были более решительными, чем красных всадников: они рубили обидчикам головы, и хорошо ещё, если головы (поскольку я считаю смерть мягким наказанием: обидчиков следует не убивать, а калечить). Я не считаю это ненормальностью. Это объяснение того, что негодование против своих (в том числе против представителей правительственных структур своей страны) у меня всегда было (и остаётся!) настолько сильным, что я даже не воспринимаю как предательство, но как доблесть привести против них войско чужих, тем более – если это единственный оставшийся способ продолжать борьбу за свои собственные интересы. Тем более, если эти интересы давно перестали быть только твоими, а может, и ранее не были только твоими.

Родители считали меня «слишком идейным», готовым по поводу и без «бежать и защищать этот строй», тогда советский. Они в этом отношении многого не доглядели, потому что было всё как раз наоборот. Я был таким, что готов был в случае несправедливости начать революцию против любой власти, даже советской, которая, как я осознавал уже в школьные годы, не была такой «советской». А нынешняя Россия собрала многое худшее от Советского Союза.

Хотя у меня есть сведения, что родители всё же знали о названной особенности моего поведения и скрыто старались подавить её, вместо поощрения. Например, они как-то рассказали мне только что преданную гласности историю младшего лейтенанта В. Ильина, стрелявшего по ошибке в космонавтов, хотя он намеревался осуществить покушение на Брежнева. Это было через несколько лет после того, как мы съехали из дома из бутового камня, и сделали это совершенно напрасно, нарушив нормальный ход событий.

В родительском рассказе внимание заострялось на то, что Ильин и ничего не добился, и себя погубил, попав в «психушку» (это было одним из главных родительских приёмов запугивания). Конечно, через много лет я узнал, что мотивы Ильина были странным, стихийно сложившимся сочетанием личных обид и политического недовольства, а родители мои восприняли ту пропаганду с «упрощениями», которую подали «советскому обывателю» в период перестройки: на фоне антибрежневской «разоблачительной» кампании Ильина преподнесли как мученика, «жертву режима».

То есть - подавалось то, что нужно или не нужно конкретным личностям и выдавалось за «общественное», тогда как действительно общественное могло быть утрачено очень быстро ...

В экранизировавшейся первой части повести Крапивина аналогия продолжается и в финальном разговоре Серёжи Каховского с журналистом Ивановым: «Ты сейчас рад, спокоен даже. А кто-то в этот миг зовёт на помощь. Ты думаешь, всадники спешат и туда?» На вопрос «Что же мне делать?» Иванов даёт Серёже совет: самому быть всадником, причём не обязательно на коне и в шапке со звездой. Серёжа обещает постараться научиться слышать, когда его, теперь уже всадника, зовут на помощь.

Понятно, я полностью согласен с этим, даже при том, что в моём представлении место всадников занимают другие, и вы уже знаете, кто. И положение В. Ильина о том, что «каждый гражданин имеет право на теракт, если партия ведёт политику, противоречащую Конституции», мне не кажется уже таким ненормальным, как его преподносили. Это – пусть наивное, но представление о праве на ответное справедливое насилие.

Насилие, которое показывают нам сейчас, по большей части несправедливое. Если же всё же справедливое ответное насилие и вынуждены включить в кинематограф, то его представляют в качестве либо пародии, либо трагедии, но никогда – собственно справедливости. В лучшем случае в «массовой культуре» отражается пусть и победная, но борьба всего лишь против конкретных обидчиков, а не против самой неправедной «стабильности», самих условий для безнаказанности классовых собратьев этих обидчиков.

Взбесившаяся школа

В новом фильме «Училка» (2015) режиссёра А.Петрухина, основным достоинством которого называется то, что его фильм «Вий» был самым кассовым в 2014 году, сюжет особый. Доведённая до крайности учительница истории берёт в заложники целый класс. Но вскоре ситуация в корне меняется и заложницей становится она сама…

Конечно, школьный класс в качестве заложников – тема не новая.

Как-то в 2005 году у меня возник конфликт с отцом во время просмотра фильма «Взбесившийся автобус» - про захват террористами школьного автобуса в Орджоникидзе в 1988 году. Но когда показали едущих за захваченным автобусом колонну личных и служебных машин родителей, я сразу понял, что большинство заложников были дети номенклатурных работников.

Честно признаюсь, у меня было обострённое чувство социальной несправедливости, потому что мои родители то и дело позиционировали себя как низкостатусные, а я этим тяготился. В одном таком приступе обиды я восхищался известной в Екатеринбурге бандой братьев Коротковых только потому и именно потому, что её состав был целиком рабочего происхождения. В другой раз я приветствовал оба взрыва «Невского экспресса», так как все жертвы были из числа богатых. Ведь есть же повесть Ричарда Бахмана (псевдоним Стивена Кинга) «Бегущий человек» (не путать с её экранизацией, заведомым и сознательным искажением авторской идеи). В авторском оригинале богатые показаны тем, кем они были в большинстве в момент написания произведения и стали больше сейчас – паразитами и психопатами, которым нравится охота на жертву из числа бедняков!

Мало того, я сейчас не опасаюсь писать в курсовых работах нечто подобное в ключе социального протеста с целью вовлечь в него как можно больше читателей и превратить протест в сопротивление:

Обращусь к искусственно организованному случаю манипуляции «общественным» мнением в 2001 году, когда убийство всего двух человек (Марии Добреньковой и Александра Панакова), только потому, что они представляли группу «золотой молодёжи» (бездельников из богатых семей), было предлогом для формирования «общественного мнения» в нужном направлении (восстановления смертной казни) и в масштабах всей страны, тогда как год спустя, после событий «Норд-Оста» в 2002 году, действительно общественное мнение за восстановление смертной казни проявилось только в одном субъекте Федерации (Республике Дагестан, так как среди заложников было много жителей этой республики), и это мнение было быстро «заглушено» умелыми манипуляциями СМИ.

В момент же просмотра фильма о захвате автобуса у меня возникло – нет, не путать с обвинением жертвы – злорадство. Потому что мои родители не были номенклатурными работниками. Я это мстительное чувство озвучил и в ответ получил оскорбление с указанием на «необходимость провериться у психиатра». Зато через восемь месяцев я был свидетелем того, как отец и брат смотрели с удовольствием другой фильм – уже документальный, - по тем же событиям. Как раз ту злонамеренную ложь, которая демонстрирует, как «выброшенный за борт и никому не нужный при новом строе» полковник Шереметьев и отбывший срок главарь террористов Яшкиянц встретились как старые добрые друзья и даже с сожалением вспоминали о том, что когда-то были врагами. И эта ложь, которую мои близкие вдыхали, была ещё более омерзительна тем, что в отношении учительницы, также захваченной с детьми, производилось то, что как раз и называется «обвинением жертвы».

А теперь «Училка» как бы берёт реванш за ту учительницу, оказавшуюся заложницей вместе с детьми, но не вместо них.

Захват в заложники детей я считаю приемлемым отражать в культуре как оправданный в том случае, если через это можно оказать давление на их родителей, чаще всего – чиновников, особенно полиции, прокуратуры и Роскомнадзора Даже любое убийство детей полицейских и прокурорских в моём представлении всего лишь способ наказать через это родителей-чиновников. Я и сам пробую разрабатывать этот сюжет. Но у меня насилие всегда против несправедливости, которое осознанно отказываются воспринять.

Фильм «Училка» может быть заказом для ещё одного – изменения направления удара, который бы мог потрясти обывателей, если тему захвата заложников кто-то вздумал бы реализовать в моём вкусе. Представим, что в школу, подобную «Касталии» из сериала «Барвиха», врываются террористы и захватывают в заложники исключительно «рублёвских», не причинив никакого вреда «городским» (а кое-кто из них мог даже присоединиться к террористам!) и выставляют не только политические требования, но и требования раскаяния от «рублёвских родителей» за унижения в отношении «городских», то зрители-обыватели – и не только эта категория зрителей - такое воспримет как крамольное!

Моё самоопределение

В общественном сознании захват заложников, терроризм (не погромы, которые организуются негласно «сверху», а именно терроризм классический как насилие «снизу»!) и вообще насилие сейчас отождествляется с антирусским.

Я могу говорить и писать о таком, ведь одной из постоянных причин конфликтов у меня был национальный вопрос. При этом просто опасно было хорошо сказать о чём-то «нерусском», хотя и более чем приемлемом для себя.

Мало кто знает, что я хотел быть … человеком, у которого нет национальности. Попросту – быть тем, кем мне выгодно в каждой отдельной точке пространства и времени.

Я не считаю это невозможным, хотя детей от такого поведения в школах и дома всегда отучали «в превентивном порядке». Наверно, у многих народов есть сказка о летучей мыши, пытавшаяся жить между птицами и зверями, но не причиняя никому вреда, в итоге оказывается изгоем.

В любое время «хорошими» сказками для детей педагоги считали только то, что содействует созданию управляемой толпы с запасом прочности и во взрослом состоянии. Точно так же, когда во время встречи-знакомства с женщиной, работающей в одном из центров коррекционной педагогики, когда я рассказал ей сказку африканского народа ганда «Кошки и домашняя птица» (где в качестве поведения предлагается: если кто-то тебя запугивал, но выяснится, что это была ложь, и ты перестал его бояться, то не остановись на этом и сам напади на обидчика), то реакция женщины была, что давать такое читать детям просто опасно.

Образ сказочной летучей мыши закрепляется в подсознании надолго. И затем встречается какой-нибудь, но далеко не сказочный Бэзил Захаров, заявляющий не без гордости: «Я был русским в России, греком - в Греции и французом - в Париже» и занимавшийся всю жизнь посредничеством по продаже оружия, был везде своим, причём обогатился он в немалой степени благодаря лояльному отношению окружающих.

В идеале я всегда хотел быть человеком без национальности, в каком-то смысле как Захаров (чтобы с кем бы я не общался, меня бы воспринимали как своего, но без обязательств с моей стороны). Меня «осаживали», и даже создали мне такое представление: психопат может свободно выбирать себе социальную роль и всегда будет своим (кем ему выгодно), хороший человек вынужден будет оказаться чужим против своей воли (кем ему невыгодно). Но я не собирался становиться «Захаровым», мне это было нужно, чтобы истреблять таких «Бэзилов Захаровых». В отношениях с психопатами использовать приёмы психопатов я считаю допустимым, и от этого ты психопатом не становишься. Просто я допускаю, что людей унижать нельзя, а обидчиков – можно и должно.

Притворное непонимание (то есть сознательное нежелание признать) – на один повод для конфликтов больше.

Конфликт ученика с учительницей именно на почве национальной принадлежности я приведу тоже, обратившись к воспоминаниям своего детства в доме из пиленого камня. В случайно найденной подшивке журнала «Пионер» конца 1950-х годов (только не могу вспомнить, за какой год) печаталась повесть Г. Фаста «Тони и волшебная дверь»:

Борьба началась в первый день занятий, в первый же день, когда мисс Клэтт, как она выражалась, знакомилась с учениками. Преподавая в школе в Ист-Сайде, она считала себя обязанной знать, как живут, из какой семьи происходят ее ученики. Под этим предлогом она задавала каждому вопрос о его национальности.

- У меня её нет, - сказал Тони, когда пришел его черед отвечать.

И это было началом первой стычки между Тони Мак-Тэвиш Ливи и мисс Клэтт.

- У каждого человека есть национальность, - строго сказала мисс Клэтт.

Говоря так, мисс Клэтт, конечно, имела в виду учеников, а не себя, потому что такие люди, как она, никогда не думают о своей собственной национальности.

- Откуда родом твои родители?

- Мои отец из Бруклина, - ответил Тони, что, по мнению мисс Клэтт, прозвучало не как объяснение, а как вызов. - Моя мать из штата Вашингтон. Ее фамилия Мак-Тэвиш, но ёе мать была наполовину индианка и наполовину шведка. Её отец был шотландец; только его мать была гаитянка. А моя бабушка - это, значит, мать моего отца - итальянка, и меня назвали Тони в честь её отца. Только он-то был француз из Марселя, но его отец и мать до того, как приехали в Марсель, были итальянцами - там вообще много итальянцев, - но только его отец был наполовину немец…

- Чей отец? - воскликнула мисс Клэтт.

- Его дедушка, - ответил Тони, не переводя дыхания. - А мой отец еврей, то есть его отец был еврей, а не моя бабушка - она была француженка, немка и итальянка, а дедушка был русский и литовец, и еще он был еврей, а литовец женился на польке… Вот почему у меня её нет.

- Чего нет? - прошептала мисс Клэтт, чувствуя, что пол под её ногами колеблется, как зыбучий песок.

- Национальности нет, - сказал Тони, - кроме того, что мой отец переехал сюда из Бруклина в 1912 году.

Мисс Клэтт не стала продолжать этот разговор, но именно тогда в её отношениях с Тони впервые появилась трещина, которая никак не исчезала, а, напротив, день ото дня всё расширялась. Мисс Клэтт так и не могла решить, какой же Тони: очень глупый или не по летам умный, очень наивный или чересчур хитрый. На самом же деле Тони не был ни тем, ни другим. Он был мальчиком одиннадцати лет, обыкновенным во всем, что не касалось двери. И хотя дверь была совершенно необыкновенной, волшебной, это никогда не приходило в голову Тони. Дверь просто находилась на заднем дворе дома, где он жил, - вот и всё.

Даже если я прочту или дам прочитать это людям с мировоззрением как у моих родителей, они сделают вид, что этого не поймут. Обыватели всеми правдами, а более неправдами постараются избежать неприятных ответов на поставленные мной вопросы. В частности, на то, какое место занимает «Училка» в линии фильмов отечественного кинематографа об учителе и школе?

Можно ли разрушить то, что уже не существует?

Весной 2015 года у меня был заказ на реферат-рецензию по фильму Н. Экка «Путёвка в жизнь». Но, написав эту работу, я для себя заинтересовался большим: собирательным образом Сергеева как учителя-наставника (в этом отношении широкой публике более известен другой персонаж – Викниксор из «Республики ШКИД»). И нашёл хорошую статью Н.Б. Шипулиной «Образ учителя в советском и современном российском кинематографе» (2010). Приведу только краткие выводы автора статьи:

… образ учителя в советском и современном российском кинематографе, как мы выяснили, изменялся как минимум трижды, то есть в его в формировании и трансформации можно отчётливо выделить три этапа.

1 этап. а) Учитель – глашатай революции, партиец, борец за советские идеалы, воспринимаемый как представитель важной профессии, но ещё только утверждающий серьёзное место и роль учителя в социальной и духовной жизни молодой советской страны (в фильмах «Танька-трактирщица», «Одна», «Сельская учительница», «Учитель», «Первый учитель»); б) Учитель – интеллигент, занимающийся воспитанием (и скорее даже перевоспитанием) и образованием не детей в обычной общеобразовательной школе, а ликвидацией безграмотности беспризорников, либо обучением рабочей молодёжи в вечерних школах (в фильмах «Путёвка в жизнь», «Педагогическая поэма», «Республика ШКИД»; «Весна на Заречной улице», «Большая перемена» и др.).

2 этап. Учитель – друг и духовный наставник ученику, демократичный, исповедующий гуманистические принципы педагогики сотрудничества ироничный интеллектуал; учитель как живой человек, часто несчастный в личной жизни, подверженный социальным порокам, психоэмоциональному износу и выгоранию («Доживём до понедельника», «Дневник директора школы», «Ирония судьбы или С лёгким паром», «Уроки французского», «Розыгрыш» 1976 г., «Ключ без права передачи», «4:0 в пользу Танечки», «Расписание на послезавтра» и др.).

3 этап. Учитель – социально неуспешный и непривлекательный тип, малообеспеченный, необразованный, неопрятный, сексуально озабоченный, не обладающий достоинством, престижем, не вызывающий уважения, жалкий и нелепый («Чучело», «Дорогая Елена Сергеевна», «Астенический синдром», «Розыгрыш» 2008 г., «Школа»).

Правда, некоторым исключением, не замеченным автором, является первый сезон сериала «Простые истины» (1999), это возврат ко второму этапу, но «Школа» (2009) Германики снова определила третий этап. Несколько ниже в числе комментариев к выводам можно прочитать:

Окончательно разрушается образ учителя в фильме К. Муратовой «Астенический синдром», где учитель Николай Алексеевич ведёт урок английского языка как в пустыне, в классе, где все ученики заняты чем угодно – перебиранием бус, поеданием вяленой рыбы, просмотром эротических картинок-трансформеров, чтением книг – только не словами учителя и не содержанием урока. Учитель позволяет ученику себя ударить на уроке, ученице - изнасиловать себя за пределами школы… Развенчание недосягаемого образа, которое началось безобидно, с переосмысления, сразу после картины «Доживем до понедельника», дошло до своего логического завершения. После такого крушения образ учителя надо не просто реабилитировать, его необходимо создавать заново.

Исходя из этого, я могу сказать, что «Училка» 2015 года переплюнула даже Муратову с Германикой и находится за пределами даже отталкивающих фильмов третьего этапа. И этот фильм нельзя назвать добиванием образа учителя только потому, что нельзя разрушить то, чего просто нет. Это – вопреки той самой необходимости создавать образ учителя заново, о чём за пять лет до создания фильма «Училка» писала Н.Б. Шипулина. Если это не попытка поставить на место учителя нечто страшное и превратить школу в элемент запугивания. Надругательство антинародной «массовой культуры» над действительно общественным мнением.

Когда церковники ради демонстрации своего влияния в обществе громят выставку в Москве и разбирают изображение Мефистофеля в Петербурге, почему-то не находится других людей - русских братьев по оружию тех, кто совершил расстрел в редакции «Charlie Hebdo», чтобы проделать то же самое на съёмочных площадках фильмов, подобных «Училке», так как не должны появиться ещё новые гибриды запугиваний и развлечений.

Зрители, читатели, слушатели просто решили, что «от них ничего не зависит». Но не все. И я – один из этих «не всех» - призываю: выбросите свои телевизоры и сядьте за компьютеры, пишите массово рассказы для «народного самиздата» в Интернете. Неужели у «простых школьных учителей» или взрослых в их роли родителей не было таких знакомых учителей-наставников, как Сергеев или Викниксор, и если да, то неужели они не достойны хотя бы небольших рассказов? Утопим «Астенический синдром», «Школу» Германики и новопроизведённую «шедевральную» «Училку» в море «народного самиздата»! Если чиновники из команд Ливанова и Мединского не собираются воссоздавать образ учителя, о котором пишет Н.Б. Шипулина, то это должны сделать сами «представители широкой публики».

***

Статью Н.Б. Шипулиной можно прочитать здесь: часть 1, часть 2.