© Денис Паничкин

Мои нереализованные сюжеты: самокритика или активное раскаяние?

В начале сентября я во сне, берусь утверждать, «побывал на том свете» и после этого встревожился и решил пересмотреть наброски-черновики своих творческих планов (разумеется, то, что записал, поскольку ряд неосуществлённых планов даже записаны не были). Исключил многое, в первую очередь – с описанием «красивой и интересной жизни», так как погоня за хотя бы её подобием (даже объективно обоснованная) обернулась для меня, и не только для меня, страшными последствиями. И, конечно же, к числу планов, от которых я отказался, - те, что про терроризм. Собственно, про терроризм я написал немало и в курсовых и дипломных работах, и достоверно знаю, что это – не однородное явление. Пострадавшие от беспредела полиции и прокуратуры могут ответить явными симпатиями к терроризму (самый недавний по времени и самый значительный по масштабам – восстание 13 октября 2005 года в Нальчике). Кстати, я заметил, что в Интернете появилась тенденция переписывания Википедии в части статей о протестных акциях с целью представить протестующих как можно отталкивающе, и это только последние несколько месяцев.

Возможно дело не в самом насилии, а в его направлении. Многие стараются отрицать, но есть два вида насилия. Насилие агрессивное и насилие против агрессии. Первое я ненавижу, второе – приветствую.

Очень много насилия в редко публикуемой сказке Корнея Чуковского «Одолеем Бармалея!» Собственно, именно она, найденная случайно (это было на стыке марта-апреля 2012 года, когда к очередному юбилею К.И. Чуковского Яндекс давал соответствующие «подсказки») окончательно позволила мне разграничить два вида насилия. Когда Бармалей стреляет по беззащитным детям с самолёта, впечатление одно, а когда прилетевший на помощь Айболиту Ваня Васильчиков убивает приспешников Бармалея, - совсем другое. Конечно, надо принимать во внимание, что сказка была написана во время Великой Отечественной войны, и многим тогдашним слушателям сцена казни Бармалея («Ненавистного пирата расстрелять из автомата») представлялась даже недостаточной.

Но и нынешним читателям следует осознавать необходимость ответного насилия в условиях так называемой «стабильности», то есть безнаказанности адептов насилия агрессивного, осуществляемого с целью отъёма чего-то или хуже того, унижения кого-то.

Поскольку от ряда планов я отказался, спешу выложить их черновики:

1.Рабочее название – «Рыцари смерти» («Они сражались за справедливость»). Сюжет с использованием мотивов сериалов «Судьбы загадочное завтра» (имена взять оттуда) и «Станица». Главный герой (Иван Прокопец), чтобы освободить внешне благополучную, но контролируемую преступными группировками территорию, собирает отряд из участников незаконных вооружённых формирований, воевавших на стороне Масхадова, и начинает сражаться за справедливость, и … за любовь. При этом постановка такая, что сразу два врага – ОПГ и полиция, причём последних рисовать как можно более отвратительнее. Побольше сцен убийств и пыток против полицейских, мне их не жалко. Истории «террористов» должны раскрывать их прошлое. Большинство их – неправедно обездоленные, многие – не чеченцы, а славяне. Поиздеваться над фразой «Работайте, братья» (пострашнее, чем «Дед Пуля против 6-й роты»). Побольше насилия над полицией и спецназом. Вставить сцену публичной казни «Рыцарями смерти» крупного полицейского чиновника при помощи ручной пилы (отпиливанием головы). Описать захват подпольного центра, где тренируют «эскадроны насилия». База и оружие погромщиков достанутся террористам. Сериал завершается победой «Рыцарей смерти».

2. Отказ человеку из «не той семьи» и его месть. В «Безумии диктатуры» я предлагал один такой сюжет (гибрид фильмов «Мусульманин» и «Семейный ужин»). Но здесь снова присутствует мотив «русского ислама», кому-то это покажется экстремистским

3. Террористы вместо покушения на крупного чиновника (министра или губернатора) оказываются втянутыми в акцию протеста против его политики и расстреливают погромщиков («Правнуки черносотенцев и народовольцев» - рабочее заглавие). Можно использовать план: «Южный». Действие происходит в городе-спутнике Санкт-Петербурга Южном, только что построенном и заселённом. Время – ближайшее будущее, год-два после ухода Путина с поста Президента. В Южный приезжает один из министров РФ, которого намерены убить террористы, даже подготовлена их группа. Но события развиваются не по планам обеих сторон. Против приезда этого министра и его политики (пусть это будет преемник Ливанова или Мединского, ещё больший сторонник уничтожения культуры и образования) жители Южного устраивают акцию протеста. Губернатор Санкт-Петербурга (уже не Полтавченко, а Козак, заняв этот пост как подготовку к тому, чтобы стать и Президентом России) пускает в ход погромщиков, которые должны избивать протестующих, но … погромщиков расстреливают террористы, принявшие решение провести более страшную акцию, чем убийство конкретного чиновника (неприязненное отношение к Козаку у меня сложилось ещё со времени жизни в Махачкале, он тогда был полпредом Президента в Южном федеральном округе).

4. «Новый Паррасий». Действие разворачивается в современной России. То и дело происходят похищения олигархов. Выкупа никто не требует, затем находят обезображенные трупы, разрубленные на части. В то же время появляются картины на одну тему: восстания крепостных против помещиков с изображением шокирующих сцен насилия (как в статье «Дело об убийстве садиста-начальника»). Оказывается, художник, рисующий и сбывающий эти картины, возглавляет преступную группировку и использует похищенных богачей в том же качестве, что и древнегреческий художник Паррасий своего раба. Со своих жертв он рисует избиваемых помещиков. Суд присяжных оправдывает его.

Что общего во всех этих сюжетах? То, что насилие в них ответное, снизу, против власти. К насилию я отношусь в зависимости от того, кто и против кого его применяет. И это ещё со школы. Салтычиха, забивавшая насмерть крестьян из своего поместья, у меня всегда вызывала ненависть. Равно я приветствовал описание в детском рассказе, «как к соседям нашим за сорок вёрст Пугачёв приходил, и как он барина на воротах повесил, а детей всех перебил» (Л.Н. Толстой).

В этом я противоположен большинству обывателей, которые, сами будучи не из привилегированных, симпатизируют им, даже если пострадали от них. Сопоставим хотя бы обывательские реакции на фильмы «Визит дамы» и «Ворошиловский стрелок». Оба фильма содержат сцену или упоминание о кастрации обидчиков. Первый не считают примером мужененавистничества, второй – считают. Хотя на деле - как раз наоборот. Иван Фёдорович Афонин и развитие его образа мной – Дед Пуля - против несправедливости.

В то же время я отмечал в описании ещё одного своего неосуществлённого плана, что и в смаковании жестокости есть какой-то предел. Я могу надругаться над общественным мнением (самый значительный пример – про Шестую роту), но у меня не хватит злого духа «героизировать» Дубровку и Беслан. Я не смогу оправдать терроризм, даже если бы хотел.

Из этого следует промежуточный, но существенный вывод: социальный статус с подростковых лет (пришедшихся на перестройку, обернувшуюся развалом СССР) для меня остаётся болевым вопросом.

Общество статусов

Я как-то обратил внимание, что для моих родителей было важно «двинуться» (в понимании общественного положения), «создать себе положение», но никогда речь не шла о профессиональном мастерстве – из-за презрения к рабочим. Я ещё во времена «Контрольного листка» перепечатал в одном из приложений к нему о том, что «высшее» образование, особенно экономическое или юридическое даёт призрачный «шанс» разбогатеть. К сожалению, с родителями я соглашался, но не до конца (много раз я красочно описывал конфликт с матерью по поводу того, какая женщина мне нужна, для матери были важны русская национальность и высшее образование, для меня – на момент этих конфликтов по времени – привлекательная внешность и статус – общественное положение – родителей этой женщины; к тому же это возникло именно из подхода матери, просто пошло не так, как бы ей хотелось, я из того же делал иные выводы).

То, что мне навязывали, мотивировалось родительским «у меня «спины» нет», то есть нет связей, влияния и прочего.

Например, мне внушали, что если я уличён в том, что я неправ, то должен сдаться на милость уличившего, даже при наличии возможностей сопротивляться. Последствием этого стали случаи, что к конфликтам с людьми, которые осознают свою неправоту, но осознают и то, что она им выгодна и удобна (то есть капитулировать при уличении в неправоте даже не собираются) я оказался плохо подготовлен.

У меня никогда не было ощущения безнаказанности. Наоборот, мне внушали, что именно мне назначат более строгие наказания и в упрощённом порядке (просто по недовольству моим поведением) из-за низкого статуса родителей.

И моим ответным желанием было добиться улучшения жизни (к этому я отношу, например, материальное благополучие, признание, популярность) не благодаря родителям, а помимо них и даже вопреки им. Даже выбор литературных псевдонимов (по именам сильных и активных врагов в отечественном кино - Ян Мацкявичюс, Даниил Печерников, реже - Юрий Никифоров или Глеб Травкин) был выражением желания доказать родителям, что они неправы. Об одном таком желании следует сказать особо. Я всегда хотел захватить власть (именно захватить – революция, переворот, гражданская война, допускал даже, что стану коллаборационистом ради власти, если моя страна будет завоёвана) и перекраивать всё по-своему «по праву победившей стороны», заодно сведя счёты со своими обидчиками.

Меня всегда привлекали возвысившиеся выходцы из простого народа. Каким бы чудовищем с точки зрения христианства не был Диоклетиан, для меня важно, что он был из бедной семьи и начал службу рядовым. По той же причине одно время я обратил внимание и на героическую фантастику, например, «Сагу о Конане». В повести «Час Дракона» (написанной самим Робертом Говардом, а не его агентами или подражателями) на происхождении Конана дважды заостряется внимание. Сначала его враги говорят, что в нём «не то что королевской – благородной-то крови нет», а затем сам Конан не без гордости заявляет: «Я варвар и сын кузнеца». Не сомневаюсь, что «Игра престолов» была придумана в последние годы именно для того, чтобы вытравить такое даже из фантастических миров.

Меня привлекали даже случаи с низкостатусными, имевшими право с одобрения верховных вождей казнить высокостатусных. Как-то я хотел написать к 9 мая статью о том, что должен быть памятник политсолдату (будучи рядовыми, эти могли расстреливать по обвинению в трусости и некомпетентности командиров любого ранга). Такая передача в виде «малоизвестных страниц Великой Отечественной войны» была в конце июня 2004 года (было ли так в действительности, или это фальсификация, неважно; это отвечало моему представлению о себе). Мать тогда назвала политсолдат «мразью», а у меня они вызвали восхищение.

Понятно, что последние выборы Президента США я воспринял как выборы между плохим и очень плохим. Агрессивная Хиллари Клинтон и сторонник превращения классового общества в сословное Трамп (его высказывание про «родиться в нужной семье» чего стоит).

Российское общество - не классовое и не сословное. Это и есть социальная стратификация (аналогия у диссидента Зиновьева: застой – это и есть коммунизм). Всеобщее социальное разочарование есть в обоих случаях. Это – общество статусов, но приобретаются они одним путём, а затем их носители стремятся закрепить их другим путём. В статусном обществе мобильность кажется свободной, но поднятие – исключение, а понижение – массовое.

И именно это составит основу подхода, объясняющего появление такого фильма, как «Заложники» (2017) Резо Гигинеишвили.

Терроризм, к которому не может быть симпатии

Пересказывать сюжет фильма я не буду, потому что получится уже не рецензия. В основе – действительно имевшие место события – захват Ту-134 в ноябре 1983 года в Грузии группой детей руководящих работников и интеллигенции.

В найденной мной рецензии – заслуженной отрицательной – делается упор на героизацию терроризма и очернение СССР.

Но здесь дело не в собственно терроризме как таковом. Как я указывал выше, у меня было немало набросков на террористическую тему, но все они отличались одним: социальный статус насильников был ниже, чем жертв или глав семей жертв (то есть террористы нападали на чиновников, представителей бизнеса, полиции, а равно и детей всех перечисленных). Как вариант – это было описание мести, то есть жертва сама ранее была насильником.

Здесь же героизируют и объявляют мучениками представителей детей высокопоставленных родителей. Половина из них не имела собственного статуса (в лучшем случае студенты, а один даже безработный), их статус – производный от родительского.

Кстати, уровень развития (и интеллектуального, и нравственного) «героев» фильма можно видеть по такому примеру: они приписали Бразинскасам … принятие тех за рубежом в «почётные академики». Песню памяти убитой стюардессы я не могу слушать без слёз. Отдельная тема – братья Инверели, потому что, когда врач совершает преступление, да ещё жестокость дела дополняется жестокостью слов, ведь именно старший из братьев намерен добить раненую пассажирку … без комментариев.

Поэтому говорить надо не о Басаевых и Радуевых (упоминаемых в рецензии), у них совершенно иные мотивы были. Говорить надо о случаях массовой езды современных мажоров в 2016 году на родительских автомобилях на большой скорости. То есть и в 1983, и в 2016 году это было демонстрацией богатых бездельников – детей элиты (не путать с самой элитой) – их отношения к окружающим. Готов предложить любое пари: героизировать в духе «Бонни и Клайда» банду братьев Коротковых не будут только потому и именно потому, что состав банды был рабочего происхождения. А ведь я некоторые подробности о Коротковых узнал из учебника В. Л. Васильева «Юридическая психология», и там есть фрагмент, который заслуживает быть полностью процитированным:

Когда они (т.е. Коротковы и их сообщники) формировались как личности, формировалось и новое общество. Началось расслоение по имущественному признаку. Причем их родители, конечно же, не относились к богатым. Они не могли позволить им роликовые коньки, «сникерсы» и поездки к морю, а рядом жили подростки, у которых отцы не работали на заводе по восемь часов, а ездили в Турцию за вещами, и потому их дети имели все - несправедливо. Добавьте к этому дворовый культ насилия в стиле Рембо, отрицание всех и вся, и тогда понятным станет сам собой зародившийся в детском сознании классовый лозунг: «Экспроприация экспроприаторов».

Или хотя бы в 1990 году промелькнул скорее документальный фильм тоже о захвате самолёта – семьёй Овечкиных («Семь Симеонов»). Резонанса он не получил, видимо, по причине невысокого социального статуса террористов. А ведь его можно изложить и по-другому. Я бы предпочёл фильм о старшей дочери – Людмиле, жившей отдельно и не участвовавшей в этом, но после происшествия взявшей на себя ответственность за воспитание несовершеннолетних членов семьи, а позже – детей сестры Ольги (при том, что у Людмилы уже было трое собственных детей). Мало того, она отказалась при таком непростом положении от заманчивых и выгодных в материальном плане предложений возродить ставшую скандальной музыкальную группу «Семь Симеонов».

Зато фильмы с героизацией того самого плохого, даже преступного поведения, которое остаётся безнаказанным и даже приводит к улучшению жизни, уже известны, причём сами субъекты этого поведения создают их или сценарии для них. Например, фильм «ПираМММида» про Мавроди (в фильме – Мамонтов). Или то, что я нашёл в книге Л. Балашова об антикультуре (пример менее известен, чем «ПираМММида»):

Некий Виталий Дёмочко ставит в Уссурийске на Дальнем Востоке телесериал «Спец». Этот В. Дёмочко только пять лет, как вышел на свободу. А до этого сидел в тюрьме. Как он сам говорил о себе, он был у истоков организованной преступности на Дальнем Востоке, был организатором преступных сообществ, банд. И вот этот «бывший» бандит ставит телесериал, во многом автобиографичный. Он и продюсер, и главный режиссер, и исполнитель главной роли в телесериале. Большинство ролей в телесериале играют его «братки». Милиционеров и жертв никто из этих «братков» играть не захотел; пришлось ему приглашать на роли милиционеров и жертв артистов местных театров. Первая серия телесериала «Спец» уже была показана на местном телевидении (сентябрь 2003 г.). Телезрителям понравилась первая серия и они захотели увидеть продолжение. Вот пример «успешного» бандита, который осмелился даже не то что баллотироваться в ГосДуму, а поставить телесериал о своей жизни, т. е. как бы увековечить себя. Он сам об этом говорил. Весь вид этого «продюсера» говорит о том, что он ничуть не раскаялся в содеянном и продолжает свои бандитские дела (кстати, он сам в интервью довольно-таки прозрачно намекнул на это, сказав, что занявшись легальным продюсерским-режиссерским бизнесом оставит, возможно, все свои прежние дела). Не случайно он презрительно отозвался о правоохранительных органах.

И в героизации террористов тоже ничего нового нет. Мне вспоминается фильм «Взбесившийся автобус», снятый на основе захвата автобуса с детьми в Орджоникидзе (теперь Владикавказ) в 1988 году. Один раз я даже при просмотре этого фильма обозлённо высказался, что террористы знали, кого, чьих детей захватывать (судя по тому, что многие родители едут на легковых автомобилях по сюжету фильма, это – руководящие работники). Отец и брат в ответ «посоветовали» мне «провериться у психиатра». Я понимаю, у меня сработало то самое ощущение социальной несправедливости, о котором я писал выше. Но объяснить произошедшее через полгода никакой ненормальностью я не могу. Отец с братом могли осуждать меня – и смотреть другой фильм, где террорист и полковник встретились как «старые добрые друзья». Это был фильм «Заложники из 4-го Г», телепередача А. А. Пальникова из цикла «Чистосердечное признание» на телеканале НТВ, представляющая захватчиков в позитивном свете и показывающая дружбу бывшего полковника КГБ Евгения Шереметьева с вожаком захватчиков Якшиянцем (эфир от 25 декабря 2005 года). В этом фильме есть ещё и отвратительное явление антикультуры – обвинение пострадавших, в данном случае учительницы, тоже попавшей в заложники, причём такое, что превосходит даже «стокгольмский синдром».

Продвигая в массовой культуре и в так называемом «общественном мнении» отвратительный «мессенж» - «обвинение жертвы», одновременно следят, чтобы не было действительно справедливого такого обвинения – праведной мести, то есть когда жертва сама ранее была обидчиком. Напротив, таких даже стараются пусть частично, но оправдать в отношении совершённых ими скверных поступков (тот же «Ворошиловский стрелок» Говорухина как искажение «Будет немножко больно» В. Пронина). В последнее время в законодательстве даже традиционно демократических стран очевиден крен в сторону запретительного, ограничительного, императивного регулирования, «обвинения жертвы».

Никто не обратил внимание одно важное упущение: из выживших террористов в 1983 году не была казнена Тинатин Петвиашвили. Конечно, к женщинам в СССР смертная казнь применялась редко; после 1953 года достоверно известно только о трёх случаях, когда в данный период к смертной казни были приговорены женщины, и приговор был приведён в исполнение. Это Антонина Макарова (1979), казненная за участие в массовых расстрелах мирных жителей и партизан в период Великой Отечественной войны, Берта Бородкина, расстрелянная в 1983 году за спекуляцию в особо крупных размерах и хищение государственного имущества в особо крупных размерах, и отравительница Тамара Иванютина (1987). Но если бы таких случаев было не три, а четыре, было бы лучше.

В свою политическую программу я включаю не только восстановление практики смертной казни, но и применение её к женщинам. На мою жизнь были случаи, когда страны, отменявшие смертную казнь, восстанавливали её, в том числе - именно из-за преступления, совершённого женщиной (в начале 1990-х годов в Индонезии такое произошло после убийства матерью собственных детей). Я даже решил, что в случае победы революции во главе со мной первая смертная казнь, и не скрытым расстрелом, а публичным отсечением головы, будет применена именно к женщине, причём «кандидатурой» на эшафот в равной степени могут быть и депутат Ирина Яровая (потому что я сторонник неприкосновенности частной жизни и ненавижу инициированные ей антинародные законы), и моя бывшая квартирная хозяйка Ирина Юнкерова. Причём палач будет выбран из чеченцев, чтобы унизить осуждённых на казнь – заведомо русских - и по национальному признаку.

Всё это возникло не само по себе, а отражает срабатывание нескольких сил сразу, но самое обидное: я не глупее предпочитаемых, но они остаются предпочитаемыми и продолжают относиться ко мне, как если был бы глупее. Вспоминается фотография «Карпов рядом с Брежневым», использованная сторонниками Каспарова в фильме «Тринадцатый» (и рядом – другая фотография: Каспаров, читающий газету, и в пол-экрана заголовок со словом «перестройка»). В конце 1980-х сложилась практика осмеивания заслуг и восхищения тем, что получено интригами, как если бы это было получено заслуженно.

Но между тем, что происходило тогда, и тем, что происходит сейчас, не может быть никакого сравнения. Уже начинают не просто наказывать без вины и награждать без заслуги, но награждать за вину и наказывать при заслуге.

Так что фильм «Заложники» - просто вариант той же езды на большой скорости, хотя демонстрация ощущения безнаказанности так называемыми «успешными», возможно, дошла и до уголовно наказуемого оправдания терроризма.