© Денис Паничкин

Курсовые и дипломные работы нужно писать на совесть, качественно, без приписок и подтасовок. Но этого недостаточно.

Даже хорошему исполнителю не должна быть безразличной написанная им работа. В этом отношении классический пример из моей собственной практики – отказ от выгодного предложения написать дипломную работу о рекламе табачной компании.

Исполнитель должен и по написанной хорошей работе задумываться о том, какие выводы он сделал.

Как характерный пример исполнительской безответственности при формально качественном написании работы я приведу отрывок из найденной мной контрольной работы (автором её является А.С. Лаптева):

… с таким понятием, как агрессия речевого поведения. В повести П. Санаева «Похороните меня за плинтусом» (1996) представлена яркая модель такого поведения.

Не сказать об этой повести я не могу, потому что она задела за живое. Несмотря на то, что книга основана на реальных фактах биографии автора, в ней воплощен художественный образ коммуникативного агрессора. Речевой портрет бабушки главного героя создан преимущественно с помощью конфликтной лексики: чтоб ты жизнь свою в тюрьме кончил, чтоб ты заживо в больнице сгнил, чтоб у тебя отсохли печень, почки, мозг, сердце; садись жрать; вонючая, смердячая, проклятущая, ненавистная сволочь и т. д. Вербальное насилие над маленьким внуком, над всеми близкими людьми (мужем, дочерью, зятем) – норма речевого поведения героини. Для речевого портрета бабушки характерна лексика, обращающая внимание на отрицательные стороны окружающих, в основном оскорбления относятся к дочери и внуку. Ребёнку постоянно внушается мысль, что он гниёт заживо, золотистый стафилококк ест его мозг и гадит туда, что он едва проживёт до шестнадцати лет. В контексте повести постоянные проклятия стали штампами: будь ты проклят! Чтоб ты жизнь свою в тюрьме кончил! Чтоб ты заживо в больнице сгнил! Чтоб у тебя отсохла печень, почки, мозг, сердце! Чтоб тебя сожрал стафилококк золотистый! Находящееся под влиянием бабушки детское сознание воспринимает такую лексику как нормативную, обычную; герой говорит сам о себе: «Дело в том, что такая сволочь, как я, ничего самостоятельно делать не может. Мать эту сволочь бросила, а сволочь еще и гниет постоянно, вот так и получилось. Вы, конечно, уже догадались, что объяснение это составлено со слов бабушки». Мужа бабушка называет гицель проклятый. В словаре В.И. Даля гицель толкуется как живодёр (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1863). Речь Нины Антоновны отмечена обилием эпитетов с отрицательной коннотацией, бранных лексем: тварь; сволочь; карлик-кровопийца; кретин; курва; предатель ненавистный; мразь; скотина; предатель; тварь гнилая; вонючая, смердячая, проклятущая, ненавистная сволочь. Для создания образа бабушки в романе использованы следующие жанры: оскорбление (Ты так и будешь надо мной издеваться, проклятая сволочь?!), угроза (Выну и удавлю ими, если вспотеешь. Понял?), проклятие (Будь ты проклят небом, Богом, землей, птицами, рыбами, людьми, морями, воздухом! – Это было любимое бабушкино проклятье. – Чтоб на твою голову одни несчастья сыпались! Чтоб ты, кроме возмездия, ничего не видел!), брань (Будешь жрать, когда дадут! Холуев нет!).

Образ Нины Антоновны неотделим от агрессивного речевого поведения, целью которого является желание оскорбить, унизить речевого партнера, вторгнуться в речевое пространство адресата, захватить вербальную инициативу. На достижение этих целей направлено использование в том числе и бранных номинаций адресата. Утешает лишь то, что таких, как Нина Антоновна очень мало, а, значит, распространение речевой агрессии идет очень медленно, а в скором времени, надеюсь, вообще прекратит свое существование.

Я обратил внимание на занятую А.С. Лаптевой пассивную, выжидательную позицию. Ведь даже несколько человек, как Нина Антоновна, социально опасны, и именно их положение меньшинства в сочетании с агрессивным поведением уже есть опасность, так как жестокость слов может при ощущении безнаказанности перейти в жестокость дел. Самонадеянность автора реферата ничем не оправдывается, даже мастерством Лаптевой как исполнителя. Такие люди, как Нина Антоновна, сами по себе не исчезнут, напротив, они будут расширенно воспроизводиться. И возможности этого воспроизводства – и в своих семьях, когда дети, став взрослыми, вымещают обиды уже на своих детях (напоминает армейскую дедовщину, только срок смены больше), и в вовлечении «новообращённых», когда посторонний сочтёт такое поведение более чем приемлемым для себя, особенно в ощущении безнаказанности.

Политическая позиция складывается не сразу, и определяется многим, в том числе способностью действовать против «общественного мнения». Я не раз писал и произносил слова представительницы «городских партизан» Ульрики Марии Майнхоф (при этом сама она ссылается на слова не названного ей по имени представителя сторонников превосходства негров из США как на первоисточник): «Протест - это когда я заявляю: то-то и то-то меня не устраивает. Сопротивление - это когда я делаю так, чтобы то, что меня не устраивает, прекратило существование. Протест - это когда я заявляю: всё, я в этом больше не участвую. Сопротивление - это когда я делаю так, чтобы и все остальные тоже в этом не участвовали».

Надо не быть самонадеянным, что люди, подобные Нине Антоновне, уйдут сами, -  их надо прогонять, предавать гласности даже отдельный случай их поведения, применять при каждом удобном случае против них ответное насилие.

Безответственность исследователей иногда граничит с политическим заказом. В начале 1991 года в журнале «Огонёк» была напечатана подборка анекдотов, относящихся якобы к СССР 1920-х годов и отражавших «советскую действительность». Тогда добить СССР старались многие, и для этого использовались любые средства. Правда, уже тогда я заподозрил искажение, и, как сейчас я достоверно знаю, к названному периоду можно отнести только 22 анекдота из 70 (то есть меньше трети), остальные могут быть с заменой имён и названий перенесены почти в любую страну и эпоху. Но в 2015 году я узнал ещё больше: даже в анекдотах «эпохальных» были искажения, допущенные исследователем (Н.В. Соколовой). В книге «Советский анекдот» я нашёл следующее:

… собиратель не различает тексты разных жанров или не видит необходимости пояснять эти различия возможным читателям. Так, в 1991 году в журнале «Огонек» Соколова опубликовала «анекдот»:

Рабфаковка ищет в алфавитном указателе к учебнику Каутского. «На “Сэ” нету». – «Почему на “Сэ”?» – «А как же? Социал-кровавая-собака-Каутский» [СН 1991: 29 – 30].

Запись этого текста в ее неопубликованном сборнике выглядит немного по-другому:

Отец сочиняет анекдот. «Рабфаковка ищет в алфавитном указателе к учебнику Карла Каутского. «На “Сэ” нету». – «Почему на “Сэ”?» – «А как же. Социал-кровая-собака-Каутский». Вечером отец рассказывает анекдот уже иначе, короче. «Молодая библиотекарша искала Каутского на “Р”. Думала, что у него двойная фамилия – Ренегат-Каутский. Как Конан-Дойл». – СБ: *1926 [СН 2000 – 2002: без н.с.].

Совершенно понятно, что этот текст нельзя считать аутентичным текстом советского фольклора и использовать иначе как пример фальсификации – осознанной или неосознанной.

Мне представляется, что вариант, где «Ренегат-Каутский», ближе к оригиналу, и что искажение здесь намеренное, учитывая политическую обстановку при распаде СССР.

И всё больше я нахожу подобных случаев безответственного отношения к хорошо проделанной исследовательской работе.

Когда я пишу рефераты или читаю написанное другими, то задумываюсь и о том, что с начала 2012 года мне понемногу все, кому не лень, читают нотации о нравственности. При этом говорили, что я склонен к безнравственности, и на возражение, «а что мне эта нравственность даст, ведь на неё ничего не купишь даже в печально известном «Народном» универсаме», стали говорить, что по наличию и отсутствию нравственности меня могут соответствующим образом принять или не принять в том или ином доме.

Надо сказать, у меня тогда не до конца сложились отдельные представления в политическом и социальном направлении (мне были не чужды отдельные установки обывателей), и я охотно предпочёл бы провести этот вечер в двухъярусной квартире и в более широком обществе другого состава. И я не скрывал, что предпочёл бы стол посытнее и общество приятнее и живее в «безнравственном» доме.

В этом высказывании было выражено моё давешнее и в настоящее время живое желание – самому выбирать себе круг общения независимо от мнения тех, кто составит его, свободно приходить, куда я пожелаю, и свободно уходить, и чтобы мне не мешали, хотя бы и имея такую возможность.

Сейчас же я понимаю, что люди, читавшие мне нотации о нравственности, сами таковыми не были (за ними есть достоверно один случай того самого бесстыдства после греха, которое хуже самого греха). Но и тогда они не знали, что ещё в 2002 году мне попались наивные высказывания о «нравственности бедных» и «безнравственности богатых», причём сами социологи, проводившие исследование (или его подобие) снабдили это уничтожающей критикой в качестве комментария: бедные осознают, что им не разбогатеть, и находят слабое утешение в «нравственном превосходстве». Правда, в том же комментарии отмечалось, что есть такие, кто предлагает: «конфисковать неправедно нажитые богатства и наказать по всей строгости тех, кто сколотил состояние неправедным путём». Меня такое представление о «нравственности» приводит в ярость, а предложение понимающих я считаю даже недостаточным (моё политическое предпочтение – антидемократия с правом верховной власти в лице одного человека не только отбирать собственность, но и казнить собственников).

Понятно, что осуждение моей работы как профессионального исполнителя рефератов и контрольных в категории «нравственности» меня тоже приводит в ярость. Я не против образования, а за него, и мой подход исполнителя-наставника получает всё больше подтверждений. Примеры настоящей безнравственности – «грубописатели», рефератные посредники, некомпетентные преподаватели (которые и пишут-то с ошибками, а берутся оценивать, да ещё с проявлением хамства, неуважения к работе).

Завершу статью выдержкой противоположного характера - о работе, отвечающей требованиям и качественного исполнения, и ответственной позиции исполнителя. Работа по детской литературе неизвестного мне исполнителя была посвящена «Денискиным рассказам» В. Драгунского.

В рассказе «Одна капля убивает лошадь» так же, как и во всём цикле, предметом изображения здесь становится внутренняя жизнь ребёнка. Рассказы написаны от первого лица. Однако в каждом рассказе автор сосредоточен на каком-то одном аспекте этой темы, в данном случае, на проблеме взаимоотношений между ребёнком и взрослыми, на проблеме понимания и непонимания между ними.

На первый взгляд перед нами юмористический рассказ, забавная история про детей и взрослых. Всё произведение строится вокруг известного выражения «одна капля никотина убивает лошадь», именно оно становится причиной событий, описанных в рассказе. Здесь эта банальная истина наполняется новым смыслом, потому что главный герой слышит её впервые и понимает по-своему. С одной стороны, это по-детски наивное и буквальное восприятие, но с другой стороны, это чистый и свежий взгляд на вещи, которым взрослые уже не придают большого значения. Первый раз это выражение звучит в разговоре родителей, который случайно услышал Дениска. Фраза, оброненная мамой, вызывает в душе ребёнка бурю эмоций: «Вот так раз! Я посмотрел на папу. Он был большой, спору нет, но все-таки поменьше лошади. Я очень испугался. Я никак не хотел, чтобы его убивала такая капля яда. Не хотел я этого никак и ни за что. От этих мыслей я долго не мог заснуть, так долго, что не заметил, как все-таки заснул».

Основной мотив получает развитие в следующей части рассказа, описывающей приход гостей. Явно не симпатичная маленькому герою тётя Тамара дарит папе портсигар, чем вызывает настоящий протест с его стороны: «Я ужасно разозлился на нее за это. Зачем она напоминает папе про курение, раз он за время болезни уже почти совсем отвык? Ведь одна капля курильного яда убивает лошадь, а она напоминает. Я сказал: «Вы дура, тетя Тамара! Чтоб вы лопнули! И вообще вон из моего дома. Чтобы ноги вашей толстой больше здесь не было». Я сказал это про себя, в мыслях, так, что никто ничего не понял».

Кульминацией становится поступок Дениски: он отрезает от папиных папирос почти весь табак. Развязка наступает незамедлительно: мальчика выгоняют из комнаты. При этом он не чувствует себя ни виноватым, ни обиженным, а лишь философски замечает: «Видно, папа ничего не понял. Но я не стал ему объяснять и вышел из комнаты». Непонятливым взрослым, считает Дениска, бесполезно что-либо объяснять. В этой ситуации он ведёт себя точно так же, как ведут себя взрослые по отношению к неразумным детям. Повествование в рассказе ведётся от лица главного героя, поэтому мы знаем, что происходит в его душе, а взрослых видим его глазами. Основным приёмом создания образа становится психологическая характеристика, о чувствах и эмоциях ребёнка говорится напрямую: «я очень испугался», «я ужасно разозлился», «я почувствовал, что у меня щёки стали красные, как флаги». Кроме того, мы знаем, о чём думает главный герой, и можем проследить логику детских размышлений: раз капля никотина убивает лошадь, а папа «поменьше лошади», значит, для него курение гораздо опасней. Поэтому серьёзный ребёнок пытается оградить от опасности легкомысленного папу всеми доступными ему средствами.

Ещё одним способом характеристики главного героя становится его речь. Даже когда он не выражает напрямую свои симпатии и антипатии, об этом говорят уже те слова, которые он выбирает: «Тетя Тамара, как только вошла, так вся завертелась, и затрещала, и уселась пить чай рядом с папой. За столом она стала окружать папу заботой и вниманием, спрашивала, удобно ли ему сидеть, не дует ли из окна, и в конце концов до того наокружалась и назаботилась, что всыпала ему в чай три ложки сахару».

Оказывается, семилетний Дениска, которого почти никто из взрослых не воспринимает всерьёз, очень хорошо разбирается в тонкостях отношений между ними и «в мыслях, про себя» оценивает их поступки. А вот взрослые, напротив, с трудом понимают ребёнка, и поступок Дениски они расценивают как детскую глупость: «Папа открыл портсигарчик, посмотрел на мою работу, потом на меня и весело рассмеялся: - Полюбуйтесь-ка, что сделал мой сообразительный сын! Тут все гости стали наперебой выхватывать друг у друга портсигарчик и оглушительно хохотать». И только мама догадывается, что её сын вовсе не такой несмышлёный ребёнок, каким кажется.

Вообще все взрослые в «Денискиных рассказах» условно делятся на «своих» и «чужих». «Свои» - это родители, прежде всего, мама - она лучше всех понимает сына, помогает ему в трудных ситуациях. Папа не так тонко чувствует то, что происходит в душе ребёнка, но всё-таки он из тех взрослых, с которыми можно найти общий язык. «Чужие» - это, например, гости, которые приходят в дом и «задают маленьким очень глупые вопросы». Эти взрослые изображены с точки зрения ребёнка, а потому и они, и их поступки зачастую выглядят странными или смешными. Два мира как бы меняются местами: ребёнок оказывается мудрее и серьёзнее взрослых, он беспокоится и заботится о них, а взрослые ведут себя как непослушные дети. Не случайно, описывая взрослых, Дениска употребляет по отношению к ним штампы из взрослой речи, обращённой к детям: «Все пришли и стали вести себя очень прилично». Показывая взрослых глазами ребёнка, В. Драгунский подчёркивает ошибочность их представления о детях как о ещё не состоявшихся людях. Маленький герой и рассказчик - полноценная личность, умеющая думать и чувствовать, делать выводы и совершать поступки. Таким образом, автор не просто рассказывает смешную историю из жизни маленького мальчика, а выступает в защиту детства.

Побольше бы таких работ и ... справедливости в их оценке преподавателями! Правда, для этого работы следует читать …