© Денис Паничкин  (16.01.2015)

Больше шести лет назад была популярна песня с такими словами: «Иду один я Невским …» Что я и делал в тот вечер, то есть в то же время, что и действие в песне происходит. Когда я приблизился к дому, на стене которого сохранена памятная блокадная надпись, что эта сторона наиболее опасна при обстреле, я заметил лежащие на тротуаре венки и горящие свечи, и траурные ленты с надписями: «Мы с тобой, Франция!» Около этого места стояли полицейские и позировали перед телекамерой журналисты. И, несмотря на это, я выдернул ленты и швырнул их на проезжую часть. У меня вообще было желание наступить на венки и свечи и растоптать их, но я не стал этого делать только потому и именно потому, что передо мной была памятная надпись. Пусть это будет память по тем, кто пал смертью героев, защищая Ленинград, а не смертью трусов в редакции своего безответственного журнала.

Я именно это и сказал вслух, и ни полиция, ни журналисты не осмелились мне возразить, хотя тех и других было по двое, то есть четверо против меня одного. И ещё я добавил, что русские, в отличие от арабов-мусульман, на удивление покорно сносят куда большие оскорбления и унижения.

К сожалению, я не ошибаюсь. Всего за сутки до расстрела в редакции Charlie Hebdo я узнал о существовании нового «шоу» на ТНТ «Однажды в России». Анонс этой передачи: «Россия – богатая страна, в которой много нефти, газа и проблем. Наше шоу не решает ни одной из них. Оно над ними смеётся».

Как-то мне повстречалась статья Н. Королёвой, где говорилось, что «проблема» - слово чужое, у русских исконно это называется неприятностями, помехами, если они мелкие либо средние; если же речь идёт о большом, то назвать это следует бедой, а насмешки над бедами осуждались в любой культуре. Тем более в русской культуре. Но превращать их в развлечение … Я не берусь даже называть это каким-то именем. И во Франции, кстати, нашлись те, кто нажился на этой беде. А значит, в обществе существует беда более страшная …

Чтобы понять мою позицию, представьте себе такую картину: люди в масках врываются в студию передачи на ТНТ «Однажды в России» и начинают методично расстреливать всех, кто превращает насмешки над чужими бедами в развлечение. К сожалению, «у нас это невозможно», или считается, что так … А, раз считается, что так, то для откровенных социопатов это уже ощущение безнаказанности – если не единственный, то главный позыв к совершению насилия.

Здесь я вспомню другую статью – «Идея справедливости в теории и практике русского терроризма конца XIX- начала XX века» (автор – Б.Н. Кашников), из которой я узнал поразительные факты, явно не отвечавшие насаждаемому в СМИ и массовом сознании стереотипу (одним из проявлений которого был вопрос моей матери по случаю терактов в Испании весной 2004 года, устроенные баскскими националистами: «Баски – мусульмане?» ; мне пришлось долго объяснять, что баски – католики, просто они баски – не испанцы и даже не европейцы, а какой-то непонятный народ). Но из статьи Кашникова следует, что сами арабы-мусульмане переняли терроризм как средство политической борьбы через Палестину от русских и евреев – подданных Российской империи. Мне прискорбно смотреть, что именно русские, некогда давшие миру такое величайшее средство наказать «богатых и влиятельных» обидчиков, как терроризм – коренное видоизменение «русского бунта», переставшего быть бессмысленным, но ставшего кратно беспощадным, - теперь покорно терпят любые неправедные обиды.

Собственно, терроризм я не оправдываю (все мои симпатии к терроризму связаны с личными обидами: 5 сентября 2003 года моих обидчиков из числа сотрудников правоохранительных органов убили террористы, что я воспринял как торжество справедливости), даже воспринимаю его как наивную и грубую форму протеста, ультрареволюционный авантюризм. Грубую – потому, что применяется откровенное насилие, а наивную – потому что сторонники таких форм протеста считают, что можно добиться своих целей простым уничтожением того, что их не устраивает. Но я различаю террор, который организуется властью, и собственно терроризм, как насилие против власти. Эти понятия не всегда разграничивались даже в период деятельности «Народной воли». Кстати, любителям истории – интересный факт: народоволец Н.А. Морозов считал, что терроризм в обществе необходим постоянно как сдерживающий фактор - против насилия со стороны власти - и как средство принуждения власти к уступкам. Но иногда обиды у меня бывают настолько сильные, что хочется поучаствовать в таких наивных и грубых акциях протеста, применив насилие против обидчиков.

Надо сказать, сейчас даже дети в этом отношении бывают «продвинутые». Как-то я был свидетелем следующего разговора. Женщина пугает сына-школьника, что вызовет полицию. Он отвечает: «Подумаешь! Я ваххабитов позову, они твою полицию взорвут!» Я похвалил его вслух «за сообразительность», и женщина мне ничего не смогла сказать.

Если же насилие совершается не правительственными силовыми структурами, а – с их одобрения – частными лицами, то таких следует называть не террористами, а либо провокаторами (если это одиночки), либо черносотенцами (если это групповое насилие).

Кстати, о черносотенцах знаю тоже не понаслышке. Собственно, современные русские националисты – «скинхеды» - это наследники тех же черносотенцев. Как-то осенью 2014 года я шёл через Комендантскую площадь и увидел, что у обувного магазина (представляющего собой небольшую переносную лавку) двое представителей этой самой группы агрессивно настроенной молодёжи лепят на вход плакат с изображением свиньи и надписью, что это «незаконный объект торговли», выявленный «инициативной группой товарищей». Я знал, что продавщица в этом магазине была «некоренной национальности», кроме того, я подобное коллекционирую в качестве трофеев (с намерением затем выложить в Интернет на обозрение широкой публики в целях формирования общественного мнения в нужном мне направлении). Не принимая во внимание, что их двое против меня одного, я подошёл и сорвал плакат, заявив, что возьму его в качестве трофея, а им посоветовал убираться к чёрту. Они – несмотря на своё численное и силовое превосходство, - очевидно, не ожидали сопротивления и убрались, правда, пообещав вернуться с подкреплением и рассчитаться со мной. Больше я их не видел, а магазин на время написания этого рассказа стоит на месте.

Уменьшенный скан плаката (я его по частям восстанавливал)

Именно такое ощущение безнаказанности способствовало появлению в отечественном кинематографе такой страшной новинки, как «Левиафан» Андрея Звягинцева. Его осыпали рядом наград и даже номинировали на «Оскар» (может, и получит!). Но для меня нет авторитетов, кроме самого себя. И для меня ничего не значит получение фильмом или книгой какой-то награды, считающейся «престижной» (понятие, которое для меня существует лишь в порядке ложного, обозначающее незаслуженно оцененное высоко «оценщиками», которые так же – лица совершенно случайные).

Позволю себе процитировать Дмитрия Косякова, который даже при всём при том, что плохо отзывается о «Докторе Живаго» Б.Пастернака, всё же верно делает упор на политический подтекст присуждения ему Нобелевской премии и продолжает так: «Надо сказать, что и в СССР вручение премий нередко являлось политическим актом. Например, американскому чернокожему певцу Полю Робсону была вручена Сталинская премия. Но, во-первых, премия и вручалась с политической формулировкой «За укрепление мира между народами»: Поль Робсон провёл в Нью-Йорке первый в США публичный концерт, состоящий из негритянских народных песен, а во время гражданской войны в Испании выступал перед бойцами-антифашистами. А вот Сартр и Толстой отказались от Нобелевской премии, автор повести «Батальоны просят огня» Юрий Бондарев отказался от ордена Дружбы народов, который ему подсовывал Ельцин. Присмотритесь внимательнее к современным конкурсам - Евровидению или кинопремии «Оскар» - и вы убедитесь, что на этих конкурсах нет места настоящему искусству, а участники меряются не талантами, а знанием конъюнктуры». И возможно, не только коммерческой, но и политической, добавлю я. Рискну предположить, что фильм снят с целью запугивания зрителей – российской аудитории. Тем более перенос действия в Россию показывает вообще какое-то отсутствие даже тени протеста, какого там сопротивления. Пьющий человек, незаслуженно любящий тех, кто его не любит и предаёт в итоге, выведен в качестве героя. Расправиться с ним – что букварь по складам читать. Ведь его американский прототип – Марвин Химейер – успел нанести вред обидчикам и покончил с собой. А здесь дело заканчивается хуже смерти – унижением, которое ещё усиливается тем, что зло не наказано, а торжествует так, как ни в одном отечественном фильме. Аналогия здесь не с Иовом и Левиафаном, а с виноградником Навуфея, но ведь и там в итоге виновники сожраны псами.

Политолог Александр Рубцов характеризовал такую ситуацию: «Это уже не эпизоды, а сам «большой стиль». Так не относятся ни к врагам, ни к инородцам, ни к бесполезным животным», но тут же отмечал, что ни на сырьевую модель экономики, ни на авторитарную модель «вертикали власти» это не спишешь. А вот тем, что на местах социопаты ощутили свою безнаказанность, большую, чем в «лихие девяностые», это объяснишь.

В этом отношении «Левиафан» проигрывает не только книге В. Пронина «Женщина по средам», а хотя бы её выхолощенной говорухинской экранизации – «Ворошиловский стрелок». Даже в ней можно видеть борьбу с несправедливостью. Я даже рассказываю это лёгким стихом:

Достаёт дедок ружбайку, выстрельнул – и подонку … отстрелил! Как подонок завопил! Дедок руки потирает, ружбайку убирает – до следующего раза…

Или второй эпизод:

Подонок сидит, балдеет, думает, что тронуть его не посмеют. Тут дедок, не будь дурак, вмиг ружбайку вынимает, задобойным заряжает – и пуляет в бензобак! И подонок вылетает, а кругом – толпа зевак! Конечно, пожарники приехали, милиция приехала, «Скорая помощь» приехала. В общем, все приехали. Подонок горит, орёт, напрасно горло дерёт. Дедок снова руки потирает, ружбайку убирает, и уходит себе …

Очень жаль, что в «Левиафане» нет таких «ружбайкеров». А они бы пригодились. Представьте себе иной финал, который, я надеюсь, приделают к фильму видеопираты по моему сценарию: во время богослужения в новопостроенном скверном храме в него врываются люди, переодетые исламскими экстремистами (потом выяснится, что это были вполне русские и православные), и методично расстреливают всех (крупным планом должны быть показаны трупы местных чиновников и полицейских), а кое-кого и добивают ножами. В живых они оставляют немногих, разумеется, мэра Шевелята и настоятеля отца Василия, которых они берут в плен, попутно оскорбляя и унижая их (что делать с обидчиками - по моим представлениям - можно и должно). Сына Шевелята они рубят на куски живьём, предварительно заставив его помолиться («молись своему богу, может, он спасёт тебя»; насколько мне известно, так поступали албанцы с сербами, чтобы надругаться над их религиозными убеждениями). Затем мэру они выкалывают глаза и кастрируют его, а настоятеля распинают на кресте в храме, прибивая его гвоздями-двухсотками. И собирают раненых и выживших, раздавливая их досками, на которых мстители садятся и празднуют победу.  Свою расправу победители снимают на видео. Жестоко, но справедливо, потому что с авторским финалом фильм учит только тому, что «нельзя-сопротивляться-несправедливости-ты-хуже-чем-погибнешь». В детстве я немало предлагал переписать финалы книг и переснять финалы фильмов, если они мне не нравились. И во взрослом состоянии понимаю, что это правильно.

А ведь есть и другие фильмы, где всё же несправедливость наказана, например, «Личные обстоятельства», или, по крайней мере, за пострадавших отомстили, как «Вербное воскресенье».

Сцены из жизни вполне православных стран: поражение «Беркута» (Украина, 2014) ...

... и избиение полицейского демонстрантом во время акции протеста (Афины, Греция, 2008).

Выдвижение «Левиафана» на «Оскар» (на фоне санкций против России и снижения её рейтингов!)  - это поощрение проводимой сейчас политики правительств большинства стран – создания управляемого стада из населения. Ведь даже во всех оригиналах, если человек, решившийся сопротивляться, погибал, то при этом он причинял какой-то вред обидчикам, убивая при этом нескольких из них или членов их семей; как исключение – ущерб материальный, стоивший целого состояния (как это сделал Марвин Химейер). А в фильме герой получает то, что хуже смерти – унижение, не ответив даже единым ударом врагу.

Но в любом обществе есть достаточно сильные и достаточно активные группировки, которых (технически) можно уничтожить, но невозможно ими манипулировать. Сейчас их задача – превращение в массовые партии, вовлекать в свои ряды всех, кто был неправедно обижен.

Представители власти – такие же смертные, особенно полиция, и мы узнаём об этом каждый день (радует, что в Париже среди расстрелянных было хотя бы трое полицейских, и жаль, что только трое). У них тоже есть семьи, а значит – потенциальные заложники. Перед Новым годом процесс братьев Навальных был обставлен для запугивания широкой публики как возвращение к сталинской практике распространения наказаний на родственников. Но ведь один из лидеров северокавказских салафитов, которых чаще называют ваххабитами (разница такая же, как своего агента называть разведчиком, чужого – шпионом) ещё в 2005 году после массовых убийств сотрудников правоохранительных органов выдвинул более выгодный способ борьбы – захватывать и убивать, пытать и калечить жён и детей этих сотрудников. Так что правительства здесь далеко отстают от тех, кто может этим правительствам противостоять и должен расширять круг себе подобных.

Народ беззащитный и безропотный, но есть и те, кто не боится. И я пишу это для того, чтобы тех, кто не боялся, были не только сказавшие это шесть молодых людей из Приморского края, а сотни тысяч и миллионы. И это – не против государства, потому что справедливы слова М. Горького: «Государство – это мы с вами, а не французский король». Добавим – и не бесформенная толпа чиновников и их прислуги, отождествлять которых с государством есть проявление сознательной безответственности всех, кто является представителем народа, а не «власти».